Normandie Jean Patou

Normandie - аромат 1935 года, посвященный первому плаванию трансатлантического лайнера «Нормандия». Ну что значит - посвященный... попросту говоря, на туалетных столиках элитных пассажирок стояли, среди прочих предметов роскоши, духи Patou. Помпезная "Нормандия", одной отделки интерьеров на 55 миллионов долларов (в 1935 году!). Легендарный корабль предвоенных лет. Громкое, взахлеб, на весь мир состязание "Нормандии" и "Куин Мэри". Постоянные переклички с Россией - "Нормандию" строил русский проектировщик, петербуржец Юркевич. На ней плыли Ильф с Петровым – и написали «Одноэтажную Америку». Шесть лет триумфа, поступление на службу во флот США, пожар, продажа на металлолом за 160 тысяч долларов...

Так проходит мирская слава. Остается - аромат, буйный и щедрый предвоенный шипр. С размахом. С той же помпезностью, что и опись корабля: «На корабле имелось 11 пассажирских лифтов, 22 подъемника для грузов и автомашин. На верхней палубе находились теннисные корты, сад с птицами, магазин и даже католическая часовня размером 5,24 м на 8,23 м и высотой 6,40 м. Главный обеденный салон на 1000 посадочных мест имел высоту в три межпалубных пространства. На судне также располагался театральный зал на 380 мест, плавательный бассейн размером 24,99 м на 5,79 м, оранжерея зимнего сада, гараж на 100 автомобилей. Общий камбуз для всех ресторанов был длиной 50 м, шириной 35 м с электрической плитой размерами 17 на 2 метра. Из рекламных проспектов следовало, что на «Нормандии» было 847 кают, 320 чугунных эмалированных ванн, 480 душей, 1490 умывальников и прочих сантехнических приборов, необходимых для нужд пассажиров, которые ежечасно расходовали до 40 тонн горячей, 100 тонн холодной и 300 тонн забортной воды.»

А сейчас со всей этой дребеденью на борту мы попробуем взлететь.(с)

Горькая-горькая зелень в начале, зеленые перетянутые струны, трава, смола и хвоя - от всей души, внахлест. Острая, терпкая, темная, бескомпромиссная. Острее и темнее Bandit. Гигантская трава, трава из перспективы муравья. Зелень и цитрусы — острота лаймовой корки, резкие брызги через сок, смолу, зелень. В морозном воздухе расходится звенящими колкими лучами в бесконечность. В тепле встает плотной стеной нездешнего, чужого - наверное, нормандского, более южного леса. Мох – сразу. Мшистая горечь, ветиверная тьма. Напускная строгость, ровная еще, трезвая походка. Иллюзия недоступности.

Дальше – резкой сменой кадра, поворотом «все вдруг», - пудра, цветы, масла, смолы, дерево, ваниль... Эскадра томной, мощной, громогласной женственности. Восточной, гаремной или по-декадентски избыточной. Напудренные плечи, намазанные жирно губы, подведенные глаза, розово-сандалово-бензоиновые духи, разгоряченное дыхание, сползающие с плеч бретельки, ванильно-сандаловые кремы, тугие локоны. Избыточность, разврат в пирожной. Бассейны с шампанским, ванны с духами.

И, наконец – для самых терпеливых, для тех, кто остался в опустевшем танцевальном зале до рассвета, - остаются мох и мускус. Настоящий мох, настоящий мускус. То, что одни называют «винтажом», а другие «бабушкиным сундуком». Одинокий забытый шарф на спинке стула, пропахший Normandie. Хозяйка давно спит, едва ли одна, бальбоа так сближает, а нравы так просты, а жизнь так взахлеб – но где-то там, в оставленной позади Европе, уже куплено и разлито все мыслимое масло...